Розділ 1

Г'ю Ніблі

На думку найосвіченіших людей стародавні греки взяли майже всі перші призи у сфері свідомості, у літературі, у мистецтві та в більшості наук. Складно назвати будь-яке питання, окрім найбільш вузькоспеціальних і технічних, щодо якого деякі греки не висловилися б якнайкраще вже століття тому. Якщо хтось колись і жив доброчесно і повно, то це були обрані душі серед греків. Вони вивчили всі напрямки людського досвіду. Вони досліджували кожну можливість для розширення та покращення розуму. Вони шукали істину настільки наполегливо й чесно, наскільки це тільки можливо робити. Вони окреслили глибини та межі людської мудрості й дійшли висновку, що мудрість людська - ніщо.

Людина, якій самі греки завжди віддавали пальму першості серед наймудріших, Солон Афінський, підбиває підсумок пережитому в цих недвозначних елегічних рядках:

«Як дурні, що позіхають, ми розважаємо себе порожніми мріями…
Не сумнівайся в цьому: ненадійність слідує за всіма справами людськими,
І ніхто не знає, коли починає розважатися, чим це обернеться.
Перший, намагаючись щосили чинити правильно,
Крокує прямо до краху і лиха,
Тому що не може бачити, що чекає на нього попереду;
У той час як інший веде себе подібно до шахрая
і не тільки уникає покарання за свою власну дурість,
але й виявляє, що благословенний всіляким успіхом».[1]

Величайший из их лирических поэтов говорил грекам в своей знаменитой оде:

«Вскатываются и скатываются то ввысь, то вниз
Чаяния людские,
Прорезая зыбучую ложь:
Никому из живущих на земле
Нет от богов верного знака о будущем, —
Ум к предстоящему слеп».[2]

Самый благоразумный и благородный из драматургов, поэт, который «видел жизнь во всех её обличьях», рассказал грекам про Эдипа, обладавшего всем, что мог иметь человек: великодушный, благородный, идеалистический, интеллигентный, образованный, умный и изобретательный, мужественный и полный решимости сделать всё, что в его силах, чтобы помогать другим. К этим добродетелям Эдипа следует добавить ещё одну отличительную черту, столь желанную для многих, но которой лишь немногие могут насладиться: удача, просто сказочная удача. Эдипу всегда «везло». И чем он кончил? Доверяя совершенству своей человеческой одарённости, в конце пьесы Эдип оказывается в жутчайшей ситуации, которую только может представить себе смертный. Не только делает самые колоссальные ошибки, но и невольно совершает чудовищные преступления против семьи и общества. Нет нужды подробно останавливаться на его судьбе, но можно подытожить её с помощью последних слов упомянутой трагедии:

«О сограждане фиванцы! Вот пример для вас: Эдип,
И загадок разрешитель, и могущественный царь,
Тот, на чей удел, бывало, всякий с завистью глядел,
Он низвергнут в море бедствий, в бездну страшную упал!
Значит, смертным надо помнить о последнем нашем дне,
И назвать счастливым можно, очевидно, лишь того,
Кто достиг предела жизни, в ней несчастий не познав».[3]

Последний пример. У самого популярного греческого драматурга, Эврипида, была любимая строфа, которую он использовал во многих своих пьесах, чтобы напомнить людям их положение:

«Божественных обличий много
и много делают нежданно боги:
такое, что немыслимо достигнуть,
но путь к невероятному находит бог.
Так завершилось это дело».[4]

Ранние христианские апологеты пользовались этим ограничением, которое признали языческие мудрецы, этим роковым препятствием не только для человеческого совершенства, но и для наслаждения немногими часами и неделями ничем не омрачённого счастья, – пользовались, чтобы продемонстрировать то, что считали своеобразным преимуществом своей собственной религии.

«Ибо невозможно людям знать стoль высoкиe и Бoжественные истины, – пишет Иустин в обращении к эллинам, – ни пo естеству, ни через дeятeльнoсть челoвечeскoгo yма, нo тoлькo пoсpедствoм дара, который свыше сходил [время от времени] на святых мужей».

Иустин объясняет дальше, что эти люди называются пророками и представляют собой тип людей, совершенно неизвестный языческому миру:

«Им не нужно было ни словесное искусство, ни умение спорить и состязаться, но нужно было им только представить себя чистыми для действия Божественного Духа, чтобы Он, как бы спустившийся с неба смычок, пользуясь праведными мужами как цитрою или лирою, открывал нам посредством их ведение о небесном и Божественном. Поэтому-то они с такою верностью самим себе, с таким согласием друг с другом, как бы общими устами и общим языком учат нас… обо всём, что необходимо нам знать, и учение то неизменно и взаимно согласно; [доказывая тем самым, что] это Божественное учение, которое они передавали нам, живя в различных местах и в различные времена».[5]

Обратите внимание на интересные музыкальные аналогии по поводу ответной вибрации. Святые мужи способны получать откровения Божьи, потому что они, так сказать, настроены на определённую длину волны. Бог может играть на них, словно смычком, который касается струн лиры, потому что они готовы вибрировать при его прикосновении, а не в силу какого-либо специального обучения или когда им самим захочется ответить, но когда Богу угодно послать [этот дар] с небес «время от времени».

Такова природа пророческого дара, – говорит Иустин. Первые христиане чувствовали, что без этого дара прямого откровения с небес, без откровения, получаемого только пророками, они будут не лучше язычников – имеющими вид благочестия, но банкротами. Дар пророчества, пока сохранялся, был предметом гордости и славы Церкви. Таким образом, когда Иустин хочет доказать своему иудейскому другу, что истина отныне перешла от иудеев к христианской общине, его единственным аргументом оказывается дар пророчества, который однажды принадлежал иудеям, а теперь перешёл к его народу. И доказательство это, как он говорит, состоит в том что «у нас и доселе есть пророческие дарования, из чего вы должны понять, что к нам перешло то, что прежде существовало в вашем народе».[6] Заметьте: Церковь всё ещё могла похвастаться обладанием пророческими дарами по прошествии ста пятидесяти лет после Христа, а не только записанными словами пророков древности – так как у иудеев они тоже имелись, – но именно словами живущих пророков, которых более не было среди иудеев.

Спустя восемьдесят лет или около того, Ориген пользуется теми же доводами: «Действительно, можно видеть, – отвечает он Цельсу, – что иудеи с того времени, как пришел Иисус, были совершенно оставлены [Богом], они ничем более не владеют из того, что у них прежде считалось священным, не имеют никакого знамения, которое могло бы показать присутствие у них какой-либо божественности. Нет у них более пророков, нет более чудес, между тем как у христиан следы этих последних не исчезли еще и до сих пор».[7]

Для Оригена, когда речь идёт о решающем поединке, наличие пророков и чудес является доказательством божественности Церкви. Но обратите внимание, что Ориген может заявлять только о «следах» пророческого дара в его церкви. Видимо, иудеи оказались не единственными, кто могли потерять священные дары, на которых всё покоилось. И в ранние дни снова и снова так называемые «мужи апостольские» (первые значительные церковные писатели после самих Апостолов) напоминали христианам об этом факте. «Смотрите, чтобы нам, уже призванным, – писал Варнава, – не предаться покою и не уснуть в грехах своих… Подумайте и о том, что вы видели столько знамений и дивных явлений среди народа иудейского, и Господь так оставил его».[8] Варнава, Климент, Игнатий и другие напоминают святым многократно, что утраченное иудеями так же просто могут потерять и христиане.

Варнава исцеляет больного (с картины Паоло Веронезе)

В то время истинная церковь славилась тем, что имела пророков в качестве самого верного признака её божественности. И затем уже, когда пророчества прекратились, причём все и слишком быстро, церковь весьма болезненно переживала эту утрату. Мы расскажем об этом чуть позже. А пока можем процитировать несколько строк из стихотворения Роберта Браунинга «Смерть в пустыне», авторитетность которого доказывается тем, что Кирсопп Лейк рекомендует его как «лучшую подготовку к пониманию» настроения церкви после ухода Апостолов.[9] Как описывал поэт, уход Иоанна, последнего из свидетелей, наполнил христиан всепоглощающим чувством потери – без истинного пророка они стали не лучше других; без пророка всё исполняется сомнениями и неуверенностью; без очевидца не может быть окончательной определённости:

«Когда ж рассеется мой прах, то больше на земле
не будет из живущих никого (представьте лишь!),
кто б видел сам и рук перстами осязал Того,
Кто от начала был, как Слово Жизни, нам знаком.
Что будет, коль никто сказать не сможет «Видел я?»[10]

Свои собственные допущения поэт переносит на Иоанна, который слишком стар, чтобы быть пророком!

«Тем временем придерживаясь фактов, что не лгут,
покуда не ушёл ещё из мира, где живу,
искал для ног опору я в бездонной пустоте
для тех, кто не рождён пока ещё в чужих краях,
но спросит (мне так кажется иль слышится уже):
«Кто этот Иоанн? И видел ли, что описал?
И прежде докажи, что он хоть что-то видеть мог».[11]

Но разве в церкви всегда должны быть пророки? Разве не достаточно того, что слова пророков сохраняются для нас в Священных Писаниях? Ответ на этот вопрос был выражен достаточно ясно в нескольких отрывках, процитированных нами. В истинной церкви всегда должны быть и будут пророки.

Однако это – неприятная новость для мира. Одно только это учение уже делает восстановленное Евангелие неприемлемым для мудрости человеческой. Мёртвого пророка мир с желанием принимает и тепло чествует. Мёртвый пророк – это бесценная традиция, духовное наследие, прекрасное воспоминание. Но горе живущему пророку! Даже благочестивые люди встретят его камнями и освистыванием. Люди, предававшие смерти Апостолов, думали, что делают богоугодное дело. И Господь говорит нам, с каким благоговением и набожностью люди украшают гробницы пророков, которых убили бы, если б те были живы (Лк 11:47-48).

Люди могут читать слова умершего пророка и прилагать его серьёзные обвинения к ушедшему поколению, к которому обращался пророк, могут благочестиво качать головой и приговаривать: «Если бы мы были во дни отцов наших, то не были бы сообщниками их в пролитии крови пророков». В ответ именно на такое заявление Господь говорит благочестивым почитателям мёртвых пророков: «Вы сами против себя свидетельствуете, что вы сыновья тех, которые избили пророков» (Мф 23:30-31). Христос предсказывал, что, как только Он покинет землю, Его, подобно другим пророкам, будут пылко искать, но тогда будет слишком поздно:

«Когда хозяин дома встанет и затворит двери, тогда вы, стоя вне, станете стучать в двери и говорить: Господи! Господи! отвори нам; но Он скажет вам в ответ: не знаю вас, откуда вы. Тогда станете говорить: мы ели и пили пред Тобою, и на улицах наших учил Ты. Но Он скажет: говорю вам: не знаю вас, откуда вы; отойдите от Меня все делатели неправды» (Лк 13:25-27).

После ухода Господа люди с удовольствием постучатся в дверь, но она не откроется. «Тщетно чтут Меня, – говорит Он (Мф 15:9, Мк 7:7) о грядущих временах, – Напрасно они поклоняются идолам». После того как Господь покинет эту землю, люди признáют Его как Пророка и будут маршировать под знамёнами с Его именем, говоря со всех сторон: «Вот, здесь Христос, и вот, там!» И когда это время наступит, Учитель предупреждает: «Если кто скажет вам: вот, здесь Христос, или там, не верьте» (Мф 24:23). И в тот момент, когда все они будут призывать Его имя, как делали их предшественники, украшавшие гробницы других пророков, Он откажется признать кого-либо из них.

Здесь мы наблюдаем нечто вроде общего принципа. Отвержение живущих и почитание умерших пророков не является глупостью, ограниченной пределами одной нации или одного поколения. Мы можем сталкиваться с нею на протяжении всей долгой истории Израиля в виде стандартного механизма [поведения]. Она не прекратилась и с пришествием Христа, Который обещал Своим ученикам, что их будут отвергать и преследовать так же, как и Его. У мудрецов, живших в одно с Ним время, был заготовлен ответ Иисусу: «Отец наш есть Авраам» (Ин 8:39), – протестовали они. «Мы не от любодеяния рождены; одного Отца имеем, Бога» (Ин 8:41). «Мы Моисеевы ученики. Мы знаем, что с Моисеем говорил Бог; Сего же не знаем, откуда Он» (Ин 9:28-29).

Бог посещал землю в отдалённые времена; Он говорил с Авраамом и Моисеем. Освящённая веками традиция придаёт этому внушительный вес в искусстве, литературе, науке и обряде, свидетельствуя об искренней преданности всего народа памяти о явлениях Божьих человеку во времена минувшие. Но попросить людей поверить, что тот же самый Бог говорил в их собственное время, да ещё и с обыкновенным человеком, гулявшим по их улицам, – это уже слишком! Поколение, жившее во времена Христа, не сумело пройти этот тест.

Это был тест, который вообще мало кто прошёл: унизительный тест признания истинного пророка и принятия наставлений от немощных и смиренных этого мира. Неужели чудесная современная эпоха прикладной науки, начавшаяся в девятнадцатом веке, должна быть освобождена от прохождения такого же испытания властью?

Помните, что пророки прошлого приходили к поколениям, которые по уровню своего мышления считались весьма современными, продвинутыми и искушёнными, развитыми, освобождёнными и интеллектуальными. Эллинистический мир более, чем какой-либо ещё, превосходил наше собственное поколение в развитии этих свойств общественного прогресса. Неужели вы считаете, что для того, чтобы прийти в нашу эпоху, Бог небесный собирается явиться без предупреждения через Своих пророков? Заявленная Богом политика испытания мира время от времени с помощью пророков не была отменена две тысячи лет назад. Люди не настолько изменились, и Бог не настолько изменился, чтобы этот проверенный пробный камень прошлых времён нельзя было бы в полном объёме использовать в наши дни. Именно те эпохи, которые считали себя недосягаемыми для подобного теста, более всего заслуживали услышать предупреждающий голос пророков. Наше послание состоит в том, что Бог снова призвал пророков в наши дни, и о том, что миру уже пора прислушаться к их словам.