Глава 9
Г'ю Ніблі
Годы заката античной цивилизации видели беспрецедентный бум в бизнесе образования. Все пошли в школу, – говорит святой Августин, – потому что именно это нужно было делать.[1] Образование в больном мире стало фетишем, а ведущие учителя пользовались неограниченной властью и престижем, и им это нравилось. Учебная программа повсюду была очень стандартизирована, и на том фоне нонконформисты сразу же быстро обнаруживались, да и сами нонконформисты были достаточно редки. Строго говоря, не было школ, но только одна школа, один уполномоченный орган, следовавший единой официальной программе.[2] Можно легко представить, что это подавляющее преобладание общепринятого учебного заведения привело с самого начала к конфликтам с церковью.
Были схоласты, «книжники», которые устроили самую раннюю и непоколебимую оппозицию против проповеди Учителя и апостолов. Это были те молодые люди из [философской] школы, нападавшие на Варнаву во время раннее описанного собрания, которое проходило во времена после Нового Завета, а вопросы, выкрикиваемые ими по этому случаю, были такими же, что звучали в философских школах до той поры, когда и церковь обратилась, чтобы перенять их образ мышления.
Понятно, что ранние христиане с подозрением относились к этим школам, на которое философия наложила свою интеллектуальную печать, ибо, как мы не раз отмечали в этих лекциях, древние святые были, мягко говоря, прохладны к философии. Тем не менее, это удивительно, что у самих христиан не было школ вплоть до третьего века. Иустин Философ учредил первую обычную школу чуть ранее, но она не была реализована по его задумке, и нет никаких доказательств, что она обрела какой-либо статус среди христиан. Несомненно, многие из философских школ, процветавших во второй половине второго века, оказались вне общего течения.[3]
Однако где-то к 200 году повсюду в христианской общине эти школы начинают захватывать власть. В Малой Азии, Палестине, Едессе и на Западе внезапно появляются на свет влиятельные философские школы, а в церкви становится очевидной интенсивная интеллектуальная направленность. Ни с чем не сравнится влиятельность одной из этих новых школ – огласительной школы в Александрии, – ставшей истинной родиной традиционного христианского богословия, основы которого были заложены знаменитым Климентом Александрийским и его более известным учеником Оригеном. Оба этих человека были типичными схоластами, воспитанными с младенчества в четырёх стенах учреждения, от авторитета которого так никогда и не смогут освободиться.
Климент Александрийский замыслил передать интеллектуальное превосходство греческой философии в распоряжение церкви. Знание scientiae humaniores, утверждал он, необходимо для правильного понимания Священных Писаний: «Стремящийся приблизиться к уразумению божественного всемогущества должен стать философом для того, чтобы иметь верное представление о тех предметах, которые доступны только умозрению».[4] Климент великодушно предложил сделать христианство интеллектуально респектабельным. Для него, – говорит фон Гарнак (на которого в этой беседе мы будем опираться в значительной степени ради безопасности), – «религиозная философия греков служит не только апологетическим и полемическим целям, но …средство[м] для открытия христианства мыслящим».[5] Он был всем для церкви; он собирался дать ей счастливый шанс, снабдив её преимуществами собственного воспитания и интеллекта. Очень покровительственно с его стороны, надо признать. Можно себе представить, как бы это понравилось Апостолам. Такая, на самом деле, весьма наивная точка зрения, стала возможной, – говорит Гарнак, – только потому, что Климент упустил весь смысл того, что такое христианство, потому, что для него «церковная традиция сама по себе – [в её полноте и во всех деталях, за исключением некоторых высказываний в Евангелиях,] – была чуждой«.[6] Его миром был университет, и его предложение помощи церкви таило в себе опасный подвох: «Он подчинился её авторитету», – пишет фон Гарнак, – но готов приспособить её для себя, «обработать (Bearbeitung) философски её содержание и усвоить его себе посредством мышления».[7] Он примет учение церкви, но только на своих условиях. Он возьмёт буквальное христианство и «одухотворит» его. Фотий говорит, что Климент, например, не мог поверить в реальность воплощения.[8] Как член церкви на хорошем счету, тщательно цитирующий различные Священные Писания во время всех своих выступлений, – хотя в этом ничего сложного и нет, – он не видит причин, почему ему не следует пройти до конца пути, чтобы придать христианскому посланию новое интеллектуальное качество, которому более образованные классы дали бы положительную оценку. Свой лозунг – «вся истина принадлежит Евангелию»[9] – он использовал как привилегию, позволяющую ему не принимать Евангелие в качестве руководства к своим исследованиям, но использовать собственные исследования, чтобы впервые утвердить подлинно глубокий и внутренний смысл Евангелия. Будучи твёрдо убеждённым, что изученное им в философских школах есть истина и что всякое знание есть откровение (согласно Платону), он продолжил заново редактировать Евангелие, чтобы оно более соответствовало желанию его сердца: «Тотальную реконструкцию (перечеканку, Umprägung) христианской традиции в эллинистическую религиозную философию, базируясь на историческом фундаменте [церкви], нельзя отрицать», – говорит наш эксперт фон Гарнак. Что же осталось от христианства после всего этого, кроме некоторых его практических и сентиментальных концепций? – спрашивает он, а затем даёт шокирующий ответ: «Ein Phlegma – муть и шелуха, которые ни при каких возможных обстоятельствах нельзя назвать христианскими».[10] И всё же Климент был высокоморальным и серьёзным человеком, первым великим учителем Александрийской огласительной школы[11], школы, которая оказала на создание христианского учения больше влияния, чем все остальные, вместе взятые.
То, что Климент Александрийский – с его образованием и своим амбициозным проектом – помогает церкви выбраться из трясины старомодных идей и детского буквализма, не было новым явлением в церкви. Просто это было явление, против которого со всей своей энергией выступали апостольские отцы. В своё время Павел очень хорошо был знаком с ними – чрезмерно умными людьми, которые хотели «от истины отврат[ить] слух и обрат[ить]ся к басням» (2 Тим 4:4), которые отрицали буквальное воскресение и утверждали, что они и только они знали истинного Христа («вот, здесь Христос, или: вот, там»), и которые ложно претендовали на обладание гнозисом. Фактически Климент был одним из них: он решительно заявляет, что обладает истинным гнозисом и определяет суть этого гнозиса не как откровение, а просто как греческую религиозную философию, которая для него и была откровением.[12] Все исследователи Климента признавали сильный гностический элемент в его трудах. В нём гностицизм одержал половину победы. Учение, которое Климент считал улучшенной версией христианства, было, по выражению фон Гарнака, по крайней мере, на половину враждебно церкви. Что же тогда позволило ему «зайти» так далеко? Мы объясняли это в предыдущей лекции: В первые дни церкви это не могло бы сойти ему с рук, потому что в церкви были живы Апостолы и их ученики. У этих людей на самом деле имелась полнота Евангелия, и все об этом знали. Церковь была их рук дело. Выдавать невнятную имитацию за первоначальное учение, переданное Господом Своим Апостолам, в то время как эти Апостолы ещё были живы? Об этом не могло быть и речи. Та же свобода, которая позволила так называемым гностикам открыто выступить со своими чудовищными притязаниями «по смерти последнего из Апостолов», позволила таким людям, как Климент – в лучшем случае, полугностикам – действовать с полным осознанием своей неприкосновенности. Вот и получилось, что процветание гностиков совпало с внезапным расцветом философских школ во всем мире и особенно Александрийской школы. «Александрия, – писал Бауэр, – родина Гнозиса, является также и местом зарождения христианского богословия, которое в своей ранней форме было ничем иным, как христианским гнозисом».[13]
Климента всецело затмил его ученик Ориген, который вместе со святым Августином был самым влиятельным мыслителем христианской церкви. «Ориген создал доктринальное богословие Церкви», – пишет фон Гарнак.[14] Не Христос, не Апостолы, а Ориген. «Среди древних греческих церковных авторов, – сообщает Деларю в Патрологии, – возможно, не найдётся никого, кто благодаря своей образованности добился бы такой славы, как Ориген». Блаженный Иероним отмечал, что слава о нём была среди язычников столь же велика, как и среди христиан.[15] В своё время он бесспорно был главным авторитетом церкви в доктринальных вопросах; и даже самые влиятельные епископы настойчиво искали у него совета и наставления, а голос его был решающим во время серьёзных диспутов. Запросы на информацию по тому или иному вопросу поступали к нему с такой скоростью, что, как нам сообщают, он нанял семь секретарей, экспертов в стенографии, день и ночь занятых записыванием ответов, которые он надиктовывал для адресатов со всех концов света.[16]
Подобно своему учителю, Ориген отходит от строгих неоплатонических и гностических наклонностей. Подобно Иринею, он перестаёт пользоваться аргументами и формулировками тех, кому пытается оппонировать, а как все схоласты того времени, он не на шутку смущён и пристыжен из-за того, что его более простые собратья пользуются верой неискушённого и нефилософского свойства. Я думаю, что это смущение лучше выразил современник Оригена Минуций Феликс, который в своём христианско-апологетическом труде «Октавий». Там он прилагает значительные усилия, чтобы ясно дать понять своим образованным языческим оппонентам, что они так и не смогут понять христианство по-настоящему, если судят о нём по поведению и убеждениям рядовых членов и служителей церкви. Он объясняет, что не все христиане такие. Образованные христиане на самом деле мыслят так же, как и образованные язычники, так что «иной подумает, что или нынешние христиане – философы, или философы были уже тогда христианами». Не существует реального различия между ними. Как невежественные языческие массы рассказывают детские и нелепые басни и верят им, так поступают и обычные христиане. Реальное отличие, в конце концов, не между христианским и языческим, но между образованными и неучёными.[17] История о том, что Моисей видел Бога, для Оригена просто «ещё одна из бабьих басен», и если кто-то серьёзно к этому относятся, – говорит он, – то «придут к нелепому учению о телесности Бога»,[18] а ведь любой языческий философ мог бы объяснить вам, что на такое и отвечать глупо. У фон Гарнака имеется интересное высказывание об этом «одухотворении» христианского учения Оригеном: «Нельзя отрешиться от впечатления, – говорит он, – что церковному христианству в то время грозила опасность полного омирения [Verweltlichung, снижения к мирским стандартам] и внешнего и внутреннего разложения».[19] Большинство же всегда было научено, что дела обстоят как раз наоборот: что переход из реалий буквализма к духовной абстракции – это знак более высокого мышления и более чистого учения. Однако для тех, кто, подобно фон Гарнаку, знает и христианский, и языческий образ мышления, становится совершенно ясно, что духовные абстракции – это хлеб насущный языческих философских школ, и так это было более, чем 500 лет. А именно реальное и буквальное придало христианству его характерные черты и снабдило его уникальной притягательностью. Духовных абстракций в мире поздней античности было пруд пруди. Закатывание глаз, вздымающаяся грудь и взволнованное дыхание – всё это служило в язычестве жестами благочестия, а неизлечимый тяга к аллегории, абстракции и символизму стало болезнью, которая после Оригена серьёзно искалечила мир языческой мысли. Тот факт, что всё это не относилось к христианству, ещё не является предосудительным. Но мы не можем совершенно чётко утверждать, что ранние христиане знали обо всём этом и решительно отвергали. Их аргумент звучал так: У нас есть Евангелие; и всё остальное – ничто по сравнению с ним. Тогда почему церковь, в конце концов, сдалась и приняла всё это? И почему Ориген пошёл на такое? Ответ на этот вопрос чётко изложен в прологе к его работе, многозначительно озаглавленной «О началах».
Это произведение не посвящено борьбе с язычеством, но представляет собой попытку найти правильный путь, по которому необходимо следовать самим христианам, поскольку, по его же словам, «многие из тех, которые признают себя верующими во Христа, разногласят не только в малом и самом незначительном, но и в великом и в величайшем».[20] Именно самые начала Евангелия, основы христианской веры Ориген стремится, как он говорит, утвердить истину ясно и определённо по каждому вопросу. С некоторыми из них, отмечает он, все христиане согласны: что есть только один Бог, что Иисус Христос был первенцем от Отца, и что Святой Дух – следующий в славе. «При этом нельзя ясно усмотреть, рождён или не рождён Святой Дух?» Писание не говорит нам об этом подробно, а потому ответы нужно тщательно отыскивать «и решать посредством осторожного изыскания [sagaci perquisitione]». Говоря о дьяволе, ангелах его и «противных силах», все христиане опять же согласны в том, что те, «во всяком случае, существуют; но каковы они или как существуют, – этого предание не излагает в достаточной степени ясно [non satis clare exposuit]». Все согласны с тем, что мир был сотворён, «но что было прежде этого мира или что будет после него, …в церковном учении не говорится об этом ясно». Даже если говорить о личности Бога и Его природе, «это не обозначено ясно в нашем учении». Мы знаем, что есть ангелы, но что, как, когда и так далее – «это не обозначается с достаточной ясностью» и нам это нужно «построить, …образовать …или получит[ь] путём правильного умозаключения».[21]
Обратите внимание: Ориген стремится получить свет о первых принципах Евангелия, не по поводу чего-то тривиального и мелкого. Он прямо и неоднократно утверждает, что у самой церкви нет удовлетворительных ответов; он сам не знает ответов и, более того, не знает никого другого в церкви, кто знал бы их. Что ж, теперь становится ясно, почему гностические схоласты не получили серьёзного отпора: они смогли породить и должны были породить сфабрикованные ответы на великие вопросы Евангелия, потому что не осталось в живых никого, кто знал подлинные ответы. То, что Ориген предложил решение для этих великих вопросов, само по себе доказывает эту мысль. Он начал с уверенности, что методы и образование, приобретённые им в философских школах, будут одинаково ценными для поиска недостающих ответов. Однако очень скоро обнаружил, что это не так. Будучи одновременно и порядочным, и честным человеком, он откровенно в этом признавался. Приведём некоторые из его заключительных выводов. «По мере моего понимания я и высказываю то мнение, что дух …есть именно Святой Дух, …высказавши, однако, не историческое, а духовное понимание этого места».[22] Что касается способности тел воскресать или быть вечными, он говорит, что, если кто-то сумеет найти лучшее объяснение из Священных Писаний, то он будет только приветствовать это.[23] «Миры могут существовать только различные, …но каково именно число и состояние (миров), – этого, признаюсь, я не знаю, и, если бы кто-нибудь мог показать, я охотно поучился бы этому …Наметивши [собственные] мнения, мы представляем каждому читателю тщательно и подробно обсудить, можно ли избрать или одобрить какое-нибудь из них».[24] Про воплощение Христа он говорит: «мы …представим скорее наши предположения, чем какие-нибудь ясные утверждения». После этого он объявляет: «Если кто может найти что-нибудь лучшее и подтвердить свои слова более очевидными доказательствами из Священного Писания, то, конечно, нужно принять лучше эти последние, чем наши (доказательства)».[25] Что касается характера души он говорит: «мы, со своей стороны, высказали это не в качестве догматов, но в виде рассуждений и изысканий». И про Духа Божия: «И если можно нам осмелиться сказать об этом предмете и несколько больше, то, может быть, под душою Бога можно разуметь Единородного Сына Божия».[26]
По всем этим вопросам и по многим другим Ориген, выдающийся авторитет в церковной доктрине, не имеет уверенности и не претендует на авторитетность. Причём это темы, которые лежат, по его собственному утверждению, в самой сердцевине учения, «начала» Евангелия. Ориген не знает ответов и, что гораздо более важно, не знает никого, кто знал бы, хотя он встречался со всеми влиятельными священнослужителями христианского мира, в том числе, с епископами Иерусалима, Александрии и Рима. Никогда не существовало (да и трудно представить себе, что когда-либо появится) более ревностного, благочестивого и целеустремлённого исследователя, чем Ориген, по прозвищу Adamantinos, «непоколебимый». Будучи рождён и взращён в стенах философской школы, он был убеждён, что всё евангельское знание можно постичь с помощью одних лишь интеллектуальных исследований, а закончил лишь тем, что доказал всему миру: там, где нет никакого откровения, нет и уверенности.
[1] Блаженный Августин, Исповедь I, 10.
[2] F. Schemmel, «Die Hochschule von Athen im IV. und V. Jahrhunderten,» Neue Jahrbücher für das klassische altertum Geschichte und deutsche Literatur und für Pädagogik (1908), 494—513; and «Die Hochschule von Alexandria in IV. und V. Jahrhunderten,» ibid. (1909): 438—57; Albertus Müller, «Studentenleben im 4. Jahrhundert nach Christus,» Philologus 69 (1910): 303ff.
[3] Адольф фон Гарнак, История догматов (Freiburg: Mohr, 1894), 1:590.
[4] Климент Александрийский, Строматы I, 9.
[5] Адольф фон Гарнак, 601.
[6] Там же. Курсив принадлежит Гарнаку.
[7] Там же. 602.
[8] Фотий Константинопольский, Библиотека CIX.
[9] Хорошее обсуждение по теме в книге Friedrich Überweg, Geschichte der Philosophie der patristischen und scholastischen Zeit (Berlin, 1877), 64—65.
[10] Адольф фон Гарнак, 607-611.
[11] Иногда называют Александрийским огласительным училищем, см. http://ru.wikipedia.org/wiki/Александрийская_богословская_школа.
[12] Там же, 601.
[13] Цитируется по Überweg, 63.
[14] Адольф фон Гарнак, 650: «Origenes hat die kirchliche Dogmatik geschaffen».
[15] Оба процитированы по Деларю в Предисловии к Патрологии 11:13.
[16] Лучшее жизнеописание Оригена имеется в Ante-Nicene Christian Library 23 (Origen, Vol. II), (Edinburgh: Clark, 1872), xiii—xxxviii.
[17] Минуций Феликс, Октавий 3, 16, 18, 19, 20, 34-36.
[18] Оріген, Про початки II, 4, 3.
[19] Адольф фон Гарнак, 612.
[20] Оріген, Про початки I, 2.
[21] Усі ці уривки взяті з передмови до "Про початки" I, 1-10.
[22] Ориген, I, 3, 3.
[23] Там же, II, 6, 2.
[24] Там само, II, 3, 4, 7.
[25] Там же, II, 6, 7.
[26] Там же, II, 8, 4-5.