Глава 2

Хью Нибли

Мы цитировали в предыдущей главе Иустина Мученика, говорящего о важности живых пророков в Истинной Церкви. В автобиографическом повествовании он вспоминает, что его личное обращение в христианство началось после встречи с одним старцем, который поведал ему следующее во время их философской беседы:

«Были некогда люди, которые гораздо древнее кого-либо из этих почитаемых за философов, — люди блаженные, праведные и угодные Богу, которые говорили Духом Святым и предсказали будущее, которое и сбывается ныне: их называют пророками. Они [были единственными, кто знали суть вещей и возвещали людям истину, не делая пугливых уступок общественному мнению, не пытаясь произвести впечатление на людей и нисколько не беспокоясь о том, что люди могут подумать о них, но говорили… только то, что слышали и видели, будучи исполнены Святого Духа]. Писания их существуют еще и ныне, и кто читает их с верою, — получит много вразумления относительно начала и конца вещей, равно как и того, что должен знать философ. Они в своих речах не пускались в доказательства, ибо они выше всякого доказательства, будучи достоверными свидетелями истины».[1]

Когда Иустин пересказывал этот разговор группе студентов философии, в этот момент истории, как он сообщал, они рассмеялись — для них это было слишком смешным. Но Иустин остался равнодушным, ибо видел ясно, что только через откровение извне человеку можно освободиться из убогого заточения в узкой клетке своего ограниченного опыта.

За много лет до этого таинственный Климент пришёл к такому же выводу. «Желая научиться чему-либо, — вспоминает он в первой части так называемых Встреч в Псевдо-Клементинах, — я ходил в философскую школу, где, однако, ничего не услышал, кроме догматических высказываний и таких же догматических опровержений, беспрестанно выдвигаемых в неформальных диспутах, искусно построенных силлогизмах и утончённых умозаключениях…. Ни одна из сторон никогда не приводила доказательств, которые бы внутренне убедили меня, потому как все эти утверждения и определения принимались как истинные или ложные не благодаря истинной природе вещей, но всегда в соответствии с одарённостью и мастерством людей, выдвигавших эти предпосылки».[2] Своё первое евангельское общение с Петром этот Климент воспринял как манну небесную, когда тот начал объяснять ему, для чего нужен пророк. Пётр сравнивает мир, в котором мы живём, с великим зданием, наполненным густым дымом — ослепляющим дымом, который производят человеческое неверие, злоба, тщеславие, жадность и т.д. Из-за этого дыма люди, живущие в доме, ничего не могут видеть ясно, но, как мы можем представить, пробираются ощупью, глядя невидящими и слезящимися глазами, кашляют и бранятся, натыкаются друг на друга, спотыкаются о мебель, пытаясь разглядеть фрагменты реальности тут и там — угол, ступеньки, стены, — а потом стараются собрать свои разрозненные и неточные данные воедино, чтобы это имело хоть какой-то смысл.[3]

Замечательная картина. Она напоминает нам о том, как Платон сравнивал этот мир с пещерой, в которой люди видят только тени. А также сравнение Аристотеля в его первой книге Метафизики, где человеческий разум сравнивается с глазами летучих мышей, которые могут видеть лишь самые очевидные вещи и то лишь в неком полумраке. Особенно это напоминает слова Иова о том, что мы можем ничего не знать в этом мире, где наши дни лишь тень (Иов 8:9). В том же смысле Ориген сравнивает человеческий интеллект в самой ярком его проявлении с крошечной свечой, слабый свет которой едва освещает небольшой участок впереди.[4] И Тертуллиан уподобляет философов людям, которые, спотыкаясь, ищут свой путь во мраке. И однажды, по его словам, «натыкаются на истину по счастливой случайности», а для христианина непростительно следовать такому слепому и ненадёжному руководству, так как у него имеется нечто большее — откровение свыше.[5] Именно этот моральный урок преподаёт Клименту Пётр во Встречах. Есть только один способ получения точной информации либо о здании, либо о его строителе, и это — проконсультироваться с тем, кто мог взглянуть на здание со стороны и пообщался с его строителем. Такое точное знание приходит только через откровение, и доносят его до людей, — повторяет Пётр снова и снова, — истинные пророки. В качестве примера он упоминает случай с Авраамом (мы не берёмся здесь обсуждать характер документа, из которого цитируем; достаточно сказать, что он является подлинным фрагментом очень раннего образца христианской литературы). В то время, когда мир погрузился во тьму из-за греха (так повествует Пётр Клименту), праведный Авраам, пытаясь познать Творца, исследовал «причину и расположение звёзд».

«А потому ангел, помогая ему через видение, обучал его более полно тому, что он начал понимать… И ныне, так как Авраам, желая знать причину вещей, глубоко размышлял об этом в разуме своём [букв. обдумывал их в напряжённом сосредоточении], ему явился Истинный Пророк, тот, кто знает сердца и помышления людские. И учил его знанию о Божестве (divinitatis scientiam), показал ему начало и конец сего мира и бессмертие души (animae), и таинства (instituta), исполняя которые люди могут угодить Богу. И он показал ему грядущее воскрешение мёртвых и грядущий суд с наградой за добродетель и наказанием за нечестие, объяснив, что всё управляется справедливым законом. И наставив его верно и полно во всём, он вернулся назад в свои невидимые обители».[6]

Этим истинным пророком, — объясняет Пётр, — был Иисус Христос, тот самый, принесший это знание на землю, в то время как жил на земле. И прежде всего [Пётр] настаивает, что «вера в религиозные и святые материи требует присутствия истинного пророка, чтобы тот мог говорить нам о том, как нам должно всё понимать».[7] Кто-то уже почти готов возразить, что всё это попахивает авторитаризмом, и Пётр видит суть проблемы. Во взаимодействии людей друг с другом любые притязания на непогрешимость или даже превосходство над кем-то — есть знак полной заносчивости. Все мы — смертные — крайне подвержены ошибкам. По этой самой причине, — утверждает Пётр, — первостепенной задачей является доказать, что пророк есть истинный пророк, а не один из многих самозванцев. Мы должны, — говорит он, — «прежде всего испытать веру пророка с помощью всякого доступного теста». Пророк — необычный человек; он делает необычные заявления. И он не просит людей верить ему, но испытать его. Бог не авторитарен: Он никого не просит верить, но, как и его пророки, приглашает мир: «Хотя в этом испытайте Меня».

Когда Господь выполнял Свою земную миссию, Он крайне возмутил и расстроил людей, вынуждая их принять решение — истинный Он пророк или нет. В самом начале Ему повстречались некие бесы, которые умоляли Его оставить их в покое: «Они закричали: что Тебе до нас, Иисус, Сын Божий? пришёл Ты сюда прежде времени мучить нас». Эти бесы не могли игнорировать Его. Одно лишь Его присутствие было «мучением» для них. И то же самое происходит с людьми, ибо когда жители близлежащего города услыхали, что случилось, «вот, весь город вышел навстречу Иисусу; и, увидев Его, просили, чтобы Он отошёл от пределов их» (Мф 8:29, 34). Очевидно, что Его присутствие заставляло людей ощущать себя некомфортно, равно как и бесов, ибо покуда Господь среди них, они не могут оставаться нейтральными по отношению к Нему. И только когда Он покинул землю, некоторые христиане сумели взглянуть с «беспристрастностью» на миссию Христа. О таких людях Он говорил через Своего пророка Иоанна: «Но, как ты тёпл, а не горяч и не холоден, то извергну тебя из уст Моих» (Отк 3:16). Господь хочет, чтобы мы, так или иначе, решили, как будем воспринимать Его призыв.

Прежде чем рассмотреть испытание истинного пророка, нам нужно прояснить тот факт, что пророк — это свидетель, а не реформатор. Критика мира всегда была присуща пророческому посланию о покаянии, однако, его не посылают с целью критиковать мир. Люди сами знают, что мир в падшем состоянии, и самые падшие знают об это гораздо лучше других. Осуждать человеческую глупость — в каждую эпоху это было прерогативой учителей и философов, а их наградой, как это ни странно, никогда не была смерть, но, скорее, солидное вознаграждение. Эпоха Христа, подобно девятнадцатому веку, была в высшей степени терпимой эпохой, пока дело касалось идей. С одной стороны, мы видим шарлатанов, мошенников и торговцев чудесами, заполонивших всю Римскую империю. А с другой — путешествующих философов и влиятельных проповедников, провозглашающих самую откровенную и беспощадную критику всех установленных институций — религиозных и светских — под щедрые аплодисменты мира. Ну, не Нагорная же проповедь заставила людей распять Господа. Пророки древности и Апостолы были забиты камнями не из-за рассуждений по моральным вопросам. Во времена Аполлония и Диона Хризостома для многих не было ничего лучшего, чем восседать в светских собраниях, чтобы их злобно критиковал какой-нибудь безумец эксцентричного вида. Ни один христианский автор не атаковал столь яростно господствующие вокруг нравы и мораль, как это делали языческие сатирики. Ни один христианский апологет не развенчивал языческую религию столь эффективно, как это делал Цицерон (оставаясь при этом в полной безопасности). Овидия изгнали, но не за критику коррупции того времени, а за то, что он был слишком мягок к ней и, тем самым, как считали власти, поощрял порок.

Фреска, иллюстрирующая побивание Стефана камнями (фреска из крипты св. Германа Осерского)

Так что же такого сделали или сказали Христос и Апостолы, что вызывало у людей приступы гнева? Они совершали ощутимые чудеса, которые невозможно было просто отвергнуть, и рассказывали о том, что видели и слышали. Вот и всё! Было так, что, как свидетелей, наделённых силой свыше, мир возненавидел их, и об этом Иоанн писал так: «Мы говорим о том, что знаем, и свидетельствуем о том, что видели, а вы свидетельства Нашего не принимаете» (Ин 3:11).

«Много добрых дел показал Я вам от Отца Моего, — говорил однажды Господь, — за которое из них хотите побить Меня камнями? Иудеи сказали Ему в ответ: не за доброе дело хотим побить Тебя камнями, но за богохульство и за то, что Ты, будучи человек, делаешь Себя Богом. Тому ли, Которого Отец освятил и послал в мир, вы говорите: богохульствуешь, потому что Я сказал: Я Сын Божий? Тогда опять искали схватить Его; но Он уклонился от рук их» (Ин 10:32-33, 36, 39).

В другой раз разъярённая толпа кричала: «Неужели Ты больше отца нашего Авраама, который умер? и пророки умерли: чем Ты Себя делаешь?» (Ин 8:53). И когда Христос ответил, что Авраам видел Его день и радовался, что прежде Авраама Он был, «Тогда взяли каменья, чтобы бросить на Него» (Ин 8:53-59).

Как только Апостолы сказали: «Свидетели Ему в сем мы», синедрион и первосвященники «разрывались от гнева и умышляли умертвить их» (Деян 5:32-33; курсив добавлен). И снова, нам сказано, что люди в толпе «рвались сердцами своими и скрежетали на него зубами», когда Стефан осуждал их за то, что они отвергли принятое «при служении Ангелов» (Деян 7:53-54). Но последней каплей было, когда он набрался наглости сказать: «Вот, я вижу небеса отверстые и Сына Человеческого, стоящего одесную Бога». Затем «они, закричав громким голосом, затыкали уши свои, и единодушно устремились на него, и, выведя за город, стали побивать его камнями» (Деян 7:56-58). Если бы Стефан провёл свою жизнь, как множество других философов, осуждая пороки и безрассудство своей эпохи, то мог бы умереть спокойно в своей постели. А вот роковые слова «я вижу» послужили для него смертным приговором. А что такого сказал Павел, чтобы иудеи вскричали в ужасе: «Истреби от земли такого! ибо ему не должно жить» и «метали одежди и бросали пыль на воздух»? (Деян 22:22-23) Что такого? Вот какими были те непростительные слова, которые сделали его недостойным жизни: «Вдруг осиял меня великий свет с неба. Я упал на землю и услышал голос, говоривший мне: Савл, Савл! что ты гонишь Меня? Я отвечал: кто Ты, Господи? Он сказал мне: Я Иисус Назорей, Которого ты гонишь» (Деян 22:6-8). Павел мог легко завладеть аудиторией, если бы выступал в качестве учёного, но когда принёс свидетельство о том, что видел и слышал, то полез на рожон.

Если вернуться в наше время, то почему люди так неистово озлобились на Джозефа Смита? Не за то, что он был реформатором или обличителем порочного мира. В те дни самым популярным проповедником становился тот, кто мог разоблачать нравы своей эпохи наиболее яростно и рисовал самые зловещие картины грядущего гнева. Никто и не думал вести военные кампании против даже самого фанатичного из проповедующих адское пламя или клянущегося выпить их кровь. Мы уже говорили, что мир, в котором жил Иисус, был полон шарлатанов и самозванцев, которых спокойно терпели. Так и во времена Джозефа Смита, страна была наполнена странными религиозно-сепаратистскими культами, исповедующими странные социальные программы и странные моральные обычаи, типа тех, в которых ложно обвиняли мормонов. Но никто и не думал, что следует сжигать их поселения или стрелять каждого из них, кто попадётся на глаза. В чём же состоят смертельные преступления этого современного пророка? Летом 1833 года в штате Миссури прошёл широко разрекламированный митинг в знак протеста против приёма иммигрантов-мормонов в округе Джексон. Таким был официальный протест: «Комитет выражает опасение, что… они вскорости приберут к рукам все посты в этом округе; и что жизнь и имущество других граждан подвергнется опасности под управлением людей, которые настолько невежественны и суеверны, что верят в то, что были свидетелями чудесных и сверхъестественных исцелений; что имеют общение с Богом и Его ангелами и владеют дарами прорицания и неизвестных языков».[8] На Чарльза Диккенса, как известно, мормоны, которых он видел как в Америке, так и в Англии, произвели весьма благоприятное впечатление. Но одну вещь он был неспособен вынести: «То, что мормоны делают, — писал он в 1851 году, — представляется прекрасным; но что они говорят по большей части — вздор», потому что это «демонстрирует фанатизм в его новом обличье», а именно, что они «видят видения в эпоху железных дорог».[9]

Вообще-то, это ставит их [мормонов] в один ряд с пророками и апостолами древности. «Мы знаем, что Авраам наш отец и Моисей наш пророк, а кто этот парень?» «Неужели Ты больше отца нашего Авраама, который умер? и пророки умерли: чем Ты Себя делаешь?»

Прежде чем даже браться за рассмотрение вопроса, был ли Джозеф Смит истинным пророком или нет, мы указали, что из-за уникальности своего положения он уже заслуживает почтительного внимания. Потому что, будучи подлинным пророком или лжепророком, он был первым со времён Апостолов, кто заявлял о своих правах на то, что присуще только истинным пророкам. Современные пророки, которых мир поднимает на смех и презирает так же, как пророков прошлого, возмутивших и позабавивших друзей Иустина, были первыми людьми с древних времён, говорящими о том, что видели и слышали в присутствии Бога и ангелов. Какую ещё награду пророка они могли ожидать?